Чтобы горела душа…
Душа горела… Таких детей сразу видишь. Такие верят в чудо, долго любуются букашкой на дереве и в восторге стараются перекричать грозу – когда по мокрому асфальту можно босиком… Им ведомо, что такое романтизм, они умеют фантазировать, воображать и верить фантазиям. А ещё у таких – умение погружаться в музыку и слово, – целиком, безоглядно, забыв про всё на свете. В них чувствуется внутренняя сила, наполненность и уже созревшее внутреннее знание прекрасного и никогда несокрушимого. Чтобы нести по всей жизни полученное в детстве, не расплескав.
И вспомнилось недавнее… Андалузия, Гранада. Цыганский квартал Сакромонто высоко в горах, откуда видны очертания Сьерры-Невады со снежными верхушками. Вбираю в себя всю томительную южную тишину вечера, нанизанного на стрёкот цикад, и ощущая себя неведомо где. В этот совсем неоткрыточный, заповедный и труднодосягаемый уголок Испании меня привело желание увидеть настоящее андалузское фламенко. Именно здесь, в среде андалузских цыган, родился этот удивительный танец.
Цыганский ресторан-таблао в одной из пещер Сакромонте «Venta el gallo» является моей целью. Захожу, покупаю билет и жду на улице долгожданного события. Рядом со входом в ресторанчик живописно разместилась группа артистов. Их выдаёт слишком громкий уверенный говор, изящные остроносые ботинки мужчин и причёски женщин. Самый высокий оказывается гитаристом. Достаёт пилочку и начинает не спеша «настраивать» на концерт ногти: шлифует их, полирует, капает на них из таинственной бутылочки. На колдовство ушло пол часа. Ровно столько, сколько требовалось Её Величеству Луне, чтобы засверкать наконец над Сакромонто.
И тут, в свете луны, появилась девочка лет восьми. Шла она как-то необыкновенно, словно неся себя, с внутренней неторопливой грацией, уверенно стуча башмачками, напоминающими сабо. Неспеша обойдя группу артистов, она радостно исполнила словно привычный обряд: поцеловала каждого из них и получила ответный поцелуй. И артисты скрылись под сводами таблао.
Через несколько минут зрителей запускают в маленький зал под белыми каменными сводами. Сажусь на простой плетёный стул а ля Ван Гог. Заказываю бокал сангрии, и льдинки на дне его легко позвякивают ожиданием.
И вот на сцене появляются артисты. Два певца, знакомый гитарист, ударник. Всеобщее внимание сразу приковывают взгляд танцоры: молодая очень красивая девушка, женщина постарше и стройный парень в характерной жилетке.
Начинается танец, полный напряжения, истомы, гнева, ярости, восторга. Танцоры сменяют друг друга, танец ускоряется, топот каблуков, хлопки, пение и подхлёстывающие возгласы «ola!» – всё сливается в одном безудержном вихре.
Вдруг – всё оборвалось тишиной. Словно вновь выплыла и осветила всё луна, — на сцене появилась знакомая девочка. Так бывает в лесу после грозы. Капают с ветвей последние тяжёлые капли, а сквозь листву ровными лучами уже льются тонкие, как паутинка, робкие лучи солнца. Чудесному цветку, постепенно распускающему навстречу миру свои лепестки, была подобна она с корзинкой в руках, с ярким бантом в волосах. Серьёзная, неприступная, полная какой-то только ей доступной тайны, медленно ставит корзинку на пол: движения её ленивы и притягивают взгляд неразрешённостью…
А потом — взмах подолом юбки. И начинает самозабвенное фламенко, вся в музыке, чувстве, её поглотившем. Яростный топот башмачков, и закружилась, словно волчок, по-взрослому, по-настоящему! И лишь иногда проскользнёт еле заметная заученность движения или по-детски мягкая округлость рук, выдающая совсем юное существо.
А в конце представления сколько гордости, силы, чувства победы, окрылённости, когда танцуют уже все артисты вместе, и юная артистка – среди них!
Не склонна цитировать модное. Но всё же хочу воздать должное Масару Ибуке и его словам: «Если у ребёнка, который пока что еще как чистый лист бумаги, запечатлеется истинное искусство, оно останется там на всю жизнь. Он откажется воспринимать подделку, когда он станет взрослым и родители не смогут влиять на его вкусы. Если же в нём отпечатаются подделки, он будет нечувствителен к подлинному искусству».
Думается, что сравнение японского педагога ребёнка с чистым листом бумаги не стоит принимать буквально. Чистый! Но не пустой! Чистый – в смысле ещё не тронутый влиянием извне, идеальный, гармоничный, Божественный. В ребёнке уже с первой минуты его появления на нашу планету заложен удивительный спектр возможностей. Перефразируя Корчака, не ребёнка стоит дотягивать до себя, а самому спускаться до ребёнка. Спускаться и, в то же время, окружать его прекрасным.
Чтобы горела душа…
Ольга Пикколо