Два гостя Никколо Паганини

Автор Аркадий Клёнов

Вена встретила Паганини голубым мартовским небом и шумом людных улиц. Маэстро впервые покинул родную Италию. Ему было уже за сорок. Всегда мечтал он о дальних путешествиях, и только сейчас мечта его сбылась. Слава великого скрипача намного опередила его приезд. 
И вот он на берегах Дуная. О Вена! Столица музыки! Чем тебя удивишь! Тебя, видевшую и приютившую на многие годы таких великанов музыки, как Гайдн, Моцарт, Бетховен. 
Венские любители музыки избалованы, венские критики независимы в своих суждениях, венские газеты могут вознести на вершину славы или погубить равнодушием. 
Впрочем, Паганини это не очень волновало. Он был прежде всего музыкантом. 
Музыка — превыше всего. И шумиха вокруг его имени мало заботила знаменитого маэстро.А шумихи и впрямь было предостаточно. Расхаживая по улицам Вены, Паганини с любопытством рассматривал в витринах свои портреты, похожие и не очень похожие. Какой-то предприимчивый хозяин продуктовой лавочки умудрился даже сделать скульптурный портрет скрипача… из масла.

Обложенный тающим льдом, бледно-желтый человек мрачно взирал сливочными глазами на толпящихся у витрины зевак. Паганини затесался в толпу и стал горячо обсуждать с одним из зрителей вопрос о сходстве масляного скрипача с настоящим. Зевака с большим чувством доказывал «незнакомому господину», что если бы в витрину рядом со скульптурой сунуть самого Паганини, то лишь по цвету можно будет определить, какой из выставленных на обозрение настоящий, — так велико сходство с оригиналом. При этом зевака ссылался на то, что, будучи в Италии, не раз встречался с великим маэстро и беседовал с ним запросто, «как вот с вами, уважаемый господин». 
Пройдя немного дальше, Паганини увидел рисунок: в тюремной камере окруженный крысами играл изможденный скрипач. Весьма трогательная надпись свидетельствовала, что крысы (подумать только, какие музыкальные животные) прекрасно относились к «несчастному страдальцу Паганини» (как будто можно быть «счастливым страдальцем»). Маэстро знал об этой дурацкой легенде, согласно которой он кого-то за что-то ударил кинжалом и попал в заключение. В тюрьме от нечего делать он принялся усердно заниматься на скрипке и достиг небывалых вершин исполнительского искусства. «Бездельникам и зевакам, — подумал Паганини, — и в голову не приходит, что можно заниматься целыми днями у себя дома, а не в тюрьме». 
Вернувшись в гостиницу, Паганини немного отдохнул и раскрыл футляр. Много скрипок было у великого скрипача, но всем им предпочитал он прекрасный инструмент работы кремонца Джузеппе Гварнери, земляка Антонио Страдивари. Эту скрипку подарил великому маэстро один любитель музыки после того, как Паганини играл на ней для жителей итальянского городка Ливорно. Случилось так, что скрипач оказался в этом городе без своих инструментов, и, страстно желая услышать игру Паганини, любители музыки упросили одного богатого меломана дать ему на вечер  свою скрипку. 
— Оставьте этот инструмент себе, — сказал после концерта владелец скрипки. — Я не посмею прикоснуться к инструменту, на котором играл такой мастер. 
Паганини сел на краешек стула и очень тихо стал играть одну из своих пьес. Пальцы падали на струны, как дождик, легко и свободно. Одна из нот показалась музыканту фальшивой. Он остановился и несколько раз медленно и четко сыграл неудавшееся место. Когда все ноты стали звучать безукоризненно, Паганини отложил скрипку. «Божественный скрипач! Дьявольский скрипач! — с насмешкой бормотал он, расхаживая по комнате. — Знали бы добрые мои критики, чего мне это стоит. Уже сейчас мои жизнеописатели хотят знать, куда я исчез и чем занимался с девятнадцати до двадцати четырех лет. Пять лет добровольного затворничества. Скрипкой я занимался, господа, скрипкой! Пять лет каторжного труда понадобилось мне для того, чтобы открыть то, что вы ныне туманно именуете «секретом Паганини». С утра до ночи, с утра до ночи! А вы хотите все узнать в одну минуту». 
Шорох за дверью прервал его размышления. Паганини быстро подошел к двери и распахнул ее. Человек, прильнувший к замочной скважине, даже не успел разогнуться. 
— К вашим услугам, — сердито сказал Паганини. — Или вы предпочитаете, чтобы я тоже засвидетельствовал вам свое почтение через замочную скважину? Впрочем, если вам будет угодно, я согласен расценивать ваш столь низкий поклон, как дань незаслуженного уважения ко мне. 
И он с иронической усмешкой отвесил нижайший поклон любопытному господину. 
— Ах, маэстро! Простите, простите, простите, — скороговоркой выпалил человек. — Я ожидал услышать музыку. Я страстный любитель этого прекрасного искусства. Я ждал, ждал… В вашей комнате было тихо, и я решил… 
— Что достаточно заглянуть в замочную скважину, как тотчас послышатся звуки скрипки? — перебил его Паганини. — У вас плохо со слухом, сударь, или, может, с деньгами? 
—Не понимаю, маэстро. 
—Если вы хотите рассматривать то, что нужно слушать, у вас, вероятно, плохо со слухом. А если вы не можете купить билет на мой концерт, то это говорит о том, что у вас туго с деньгами. Несмотря на то, что о моей скупости ходят легенды, я могу вам дать даровой билет или денег взаймы… 
— Ах, нет-нет! Боже упаси! Я не затем пришел сюда, маэстро. Тут бойкий господин стал сбивчиво и сумбурно объяснять, что вот уже много месяцев подряд он следует за Паганини, надеясь услышать его не только на эстраде во время концерта, но и тогда, когда маэстро упражняется. Да-да, именно во время занятий. Но маэстро, видимо, смазывает свой смычок мылом или маслом, чтобы он скользил по струнам беззвучно. А как же иначе объяснить, что ни разу из-за дверей комнаты Паганини не послышалось ни единого звука? А может быть, какая-то дьявольская сила помогает маэстро? Ибо где же это видано, чтобы скрипач, не занимаясь, мог так играть. Насчет дьявола это, конечно, шутка. Просто маэстро обладает каким-то секретом. Ведь помог же он дотоле неизвестному виолончелисту Гаэтано Чианделли стать первоклассным музыкантом. Говорят, Чианделли буквально переродился за какие-нибудь несколько дней. 
— Послушайте, сударь, — прервал его Паганини. — Я действительно дал этому виолончелисту несколько уроков. Чианделли счел мои советы дельными, хотя он виолончелист, а я скрипач. Теперь Чианделли прекрасно владеет инструментом. Но этот музыкант и до встречи со мной усердно гнул спину не у замочных скважин, а над своим инструментом. И он, право, заслужил своим трудом мое участие. А вы, позвольте спросить, тоже трудолюбивый музыкант? 
— Нет, я, видите ли, владелец ресторана. Но любовь моя к музыке столь велика, что я приехал за вами в Вену, дабы узнать секрет вашего искусства, секрет Паганини. 
— Владелец ресторана? — изумился Паганини. — А зачем вам тогда секрет Паганини? Что вы будете делать с моим секретом? Подавать его как одно из лакомых блюд? 
— Ну что вы, маэстро! Такие шутки… Вы меня обижаете! Прошу вас, выслушайте меня. Я знаю множество богатых и знатных синьоров, которые не блещут ничем, кроме своего богатства. Любой из этих знатных господ отдал бы значительную часть своего капитала за то, чтобы выделиться среди других. А музыка… Вы ведь знаете, что во всех знатных дворянских семьях наряду с обучением мужественному искусству фехтования обучают и прекрасным искусствам. И музыка тут на первом месте. Но вспомните-ка 
хоть одного из этих господ, чье искусство музицирования превзошло бы его знатность. А сколько кладется сил на занятия музыкой! Мучаются ученики, мучаются учителя. А вы, синьор, являетесь обладателем бесценного капитала и не знаете, как его использовать. 
— Так-так, — оживился Паганини. — А вы знаете? 
— Конечно! — вдохновенно продолжал господин. — Все очень просто. Вы раскрываете мне секрет, а я его продаю. Какие-нибудь три дня, и покупающий видит, что он не обманут, что скрипка в его руках звучит прекрасно.. Он отсчитывает нам солидную сумму и не забывает прибавить к ней лишку, дабы мы не раскрывали секрета лучшим его друзьям. Ведь каждый хочет быть единственным и исключительным. Мы обещаем. И немедленно отправляемся к его друзьям, чтобы на тех же условиях получить вознаграждение й от них… 
Господин увлекся. Чувствовалось, что он действительно безумно предан музыке. Паганини глянул на часы. До вечернего концерта, первого концерта в Вене, оставалось всего несколько часов. Нужно было отдохнуть и сосредоточиться 
— Хорошо, — сказал он, прервав предприимчивого господина — Я открою вам секрет. 
Для того, чтобы стать хорошим скрипачом… 
Господин весь подался вперед. 
— Нужно десять раз в день мыть руки. 
— И… это все? 
— Ну конечно, — сдерживая смех, сказал Паганини. — Разве можно заниматься великим искусством, если у тебя грязные руки! Искусство любит чистоту, синьор ресторанщик. 
Господин машинально поднес руки к глазам и внимательно посмотрел на них. Паганини не выдержал и рассмеялся. Господин густо покраснел и пулей вылетел из комнаты, бормоча на ходу не очень добрые слова в адрес Паганини. 
«Ну вот, — подумал Паганини, — еще один злопыхатель появился». Первые концерты в Вене прошли с огромным успехом. Темпераментные венцы не знали, как выразить свой восторг. 
Появились перчатки «в стиле Паганини», прическа «в стиле Паганини». Выпекались булочки в виде скрипки, заядлые игроки на бильярде демонстрировали удар «в стиле Паганини», хотя Паганини клялся, что за всю жизнь ни разу не брал в руки бильярдный кий. 
И в то же время не прекращались разговоры о «секрете Паганини». Любое движение, любой прием игры великого скрипача пытались толковать как возможный ключ к секрету. 
В один из дней Паганини, отказавшись от всех приглашений и торжественных приемов, остался в гостинице. В этот утренний час маэстро стоял у окна, бездумно глядя на улицу. В ушах у него все еще звучали вчерашние овации, которые устроила ему восхищенная публика после исполнения им «Кампанеллы». Ее он играл в Вене впервые. 
Паганини не смотрел во время игры в зал, но знал, что многие из присутствующих вытягивают шеи, чтобы получше рассмотреть, каким образом он добивается необыкновенных эффектов и удивительных звукосочетаний. Бесполезно! Многие из своих сочинений Паганини не печатал, потому что их все равно никто не смог бы исполнить. А если и печатал, то знатоки, поглядев в ноты, скептически усмехались, утверждая, что маэстро понаписал там такого, что и сам не исполнит. Дескать, Паганини специально так «зашифровывает» свои произведения, чтобы отпугнуть скрипачей… 
По улице сновали экипажи. Вена жила своей обычной жизнью. Паганини хотел было отойти от окна, но внимание его привлек молодой человек со скрипичным футляром в руках. Пересекая площадь, он чуть было не угодил под коляску. Благополучно избежав катастрофы, молодой человек пересек площадь, остановился перед гостиницей и поднял голову, словно отыскивая взглядом нужное ему окно. 
«Все ясно, — подумал Паганини, — еще один за секретом пожаловал. Ни днем, ни ночью, ни утром ранним нет покоя». И точно. Через несколько минут служитель гостиницы подал маэстро визитную карточку, на которой значилось «Йозеф Славик». «Где-то я слышал это имя…» — подумал Паганини. 
— Просите, — вздохнув, сказал он. 
Молодой человек сразу понравился Паганини. Выглядел Славик болезненно, но взгляд его не выражал той томной усталости, видимость которой с такой охотой напускают на себя молодые служители муз. 
Славик смотрел на великого скрипача с восхищением и трепетом. Но поклонился очень сдержанно, достойно 
— Прошу прощения за столь ранний визит, маэстро. К сожалению, в другое время я вынужден работать. 
— Вы со скрипкой, — заметил Паганини. 
— Да, — кивнул Славик. — Меня привело к вам нескромное желание. Вчера вечером я с восторгом слушал вас. А сегодня хотел бы видеть вас в роли слушателя. 
— Вы хотите поиграть для меня? — оживился Паганини. 
Он страшно боялся бесцеремонных посетителей, которые, едва познакомившись с маэстро, тотчас начинали уговаривать его взять скрипку в руки. Такие люди не понимают, что настоящий музыкант не умеет играть равнодушно или вполсилы. Пусть’ присутствует лишь один слушатель, настоящий художник обязан играть для него вдохновенно. А для этого… Да что говорить, когда после каждого концерта Паганини чувствует себя так, словно пробежал без передышки несколько верст. Потому Паганини обрадовался предложению Славика.
— Готов слушать ваше соло, — сказал он, улыбаясь. 
— Маэстро, — серьезно сказал Славик, — я намерен сыграть не свое, а ваше соло. 
— Не понимаю. 
— Вы позволите? 
Паганини кивнул, и Славик поднял скрипку. При первых же звуках Паганини едва удержал возглас изумления. Славик играл его «Кампанел-лу». И как играл! 
Вслушиваясь в прекрасное звучание скрипки молодого музыканта, Паганини задавал себе один за другим вопросы: откуда юноша знает ноты «Кампанеллы», когда успел ее выучить, где научился так блистательно владеть инструментом… 
Когда Славик закончил играть, Паганини встал и развел руками. 
—Блестяще! Поздравляю вас, мой друг. У вас в будущем больше, не жели у меня в прошлом **** 
Да-да, пройдет немного лет и вей игре и «божественное» начало, и «дьявольское» наваждение. А мой друг Россини, великий музыкант, поверил в человеческое. Вы знаете, он внезапно воспылал любовью к скрипке, и ваш покорный слуга в течение полугода давал ему, гениальному композитору, уроки. По истечении короткого срока Россини играл уже мои сочинения, которые не под силу сыграть многим известным скрипачам. А когда я пытаюсь сказать, что именно в голове кроется мой «секрет», газетные писаки выливают на мою бедную голову ушаты помоев. И обвиняют меня в том, что я злонамеренно ввожу в заблуждение честных музыкантов, дабы отвлечь их внимание от секрета подлинного. 
— И все же у вас есть секрет, — неожиданно сказал Славик. 
— Как?!.. И вы тоже… — растерянно развел руками Паганини. 
— Есть, — упрямо сказал Славик. 
— И в чем же вы его видите? — устало спросил Паганини. 
— Вот в этом, — ответил Славик, протягивая руку к груди маэстро, где билось его сердце, сердце большого музыканта Паганини улыбнулся и обнял Славика 
— Спасибо, мой добрый Славик. Этот секрет мы не будем выдавать никому, поскольку о нем все равно уже всем известно. 
Они долго разговаривали в этот день, и Паганини не переставал удивляться чуткости и глубине мысли молодого музыканта, сходству своих собственных суждений о музыке с суждениями гостя. 
Когда пришло время прощаться, Паганини достал рукопись «Кампа-неллы» и присел к столу, чтобы сделать дарственную надпись. 
— Славик, — произнес он нараспев, словно вслушиваясь в произносимое слово. — Славик .Славная у вас фамилия. 
— «Славик» по-чешски означает «соловей». 
— Замечательно! — обрадовался Паганини. — Сладкозвучный Славик, сладкозвучный соловей. 
Он быстро сделал надпись на рукописи и протянул ноты покрасневшему от радости юноше. 
— Чем мне еще отблагодарить вас за радость встречи? — спросил Паганини и, увидев протестующий жест Славика, быстро добавил, — да-да, именно я должен вас благодарить, ведь сегодня случилось небывалое. 
Обычно мои гости считают себя обиженными, если я не «угощаю» их музыкой. Я не играл для вас. Моя скрипка молчала. Но кто посмеет сказать, что сегодня безмолвствовала скрипка великого музыканта! Я, Никколо Паганини, слышал ее сегодня, когда играли вы. 
Смущенный похвалой, Славик молчал. 
— Так чем же порадовать вас еще, соловей? 
И тут Славику пришла в голову мысль смелая, даже дерзкая. Но была она столь соблазнительна, что скрипач не удержался. 
— Маэстро, — тихо сказал он, — ваша скрипка у вас в руках звучит так, как не прозвучит ни у кого. И все же… Если бы вы… Всего несколько звуков… 
Паганини понял. Давным-давно, став собственностью великого скрипача, инструмент этот не знал прикосновения чужих рук. Но на этот раз маэстро, не говоря ни слова, раскрыл футляр, достал своего знаменитого «Гварнери» и протянул Славику. 
Молодой скрипач, отчаянно волнуясь, поднял смычок, и «Гварнери» запел… 



В итальянском городе Генуе, где родился Паганини, в музее хранится скрипка великого музыканта. Ее называют «вдова Паганини «. Один раз в году, в октябре, витрину, где лежит инструмент, вскрывают, и совершается торжественная церемония. Победитель конкурса скрипачей имени Паганини в Генуе бережно берет эту скрипку, и «Гварнери», потрясавший мир своим пением в руках великого Паганини, снова начинает петь, и в звуках слышится: «Уходят великие мастера, уходят великие музыканты, но на смену им приходят другие, ибо искусство вечно, оно никогда не умрет!» аша слава сравнится с моей. Тем более, что вскоре я намерен оставить эстраду и открыть школу, в которой буду обучать искусству скрипичной игры тех, кто не только талантлив, но и трудолюбив. 
— О., я готов быть первым учеником в этой школе. 
— Боюсь, что вас я уже ничему не смогу научить, — покачал головой Паганини. — Скажите, каким образом вы узнали ноты моей «Кампанеллы»? 
— Я вчера слышал ее в вашем исполнении, — простодушно ответил Славик. 
— Вчера?! Единожды?! Допустим… Допустим, что у вас потрясающая музыкальная память. Но запомнить ноты — это ведь еще не все. Вы выучили пьесу, притом безукоризненно. Когда? Вы простояли ночь со скрипкой в руках… 
— Нет, — заметил Славик. — Большую часть ночи я лежал и… без скрипки. Но я в это время как раз и играл «Кампанеллу». А уж потом позанимался несколько часов со скрипкой в руках. 
Напрасно искал Славик хотя бы оттенок удивления на лице Паганини. Маэстро удовлетворенно кивнул и сказал:
— Я же говорил, что вас я уже ничему не смогу научить. Могу смело утверждать, что один из самых главных «секретов» Паганини вы разгадали. 

Если я верно вас понял, вы учили мою «Кампанеллу» мысленно, внутренним слухом представляя себе ее звучание и как бы чувствуя движения рук. 
Славик кивнул. 
— Мне приходится так заниматься, маэстро. Несмотря на молодой возраст, я уже достаточно потрудился для своей памяти, чтобы она теперь потрудилась для меня. И овладел я инструментом довольно рано. Однако состояние моего здоровья не позволяет мне в последнее время подолгу 
простаивать со скрипкой в руках. К тому же, — Славик усмехнулся, -у меня нет особняка, 
где я мог бы заниматься, не раздражая слух соседей своими упражнениями. И вот мне пришлось приучить себя к таким «немым» занятиям. 
— Ну что ж, пусть невольно, но вы пришли к тому, к чему я шел всю жизнь, — отозвался Паганини. — Погодите, господин Славик, скоро и о вас будут говорить, что вашей рукой водит дьявол, ибо вы, не прикасаясь к скрипке, умеете разучивать сложнейшие произведения. Ах, эти люди, но понимающие нашего искусства. Они больше верят в чертовщину, не жели в человеческий разум. Больше верят в сверхъестественное, нежели в естественное. А ведь наш с вами секрет — это самое естественное, это 
сама природа. Человек — есть существо разумное. Как же можно отодвигать в наших занятиях разум на второе место! Сначала голова, а потом уж руки. Может ли поэт записать стихотворение раньше, чем сочинит его мысленно? 
Берется ли за кисть художник, не представив внутренним взором будущее полотно? Так почему же музыканты так часто хватаются за инструмент раньше, чем представят, что они сейчас будут с ним делать? 
Не потому ли руки у них опережают голову и делают бог весть какие несуразные движения. Поверите ли, почти каждому музыканту, который серьезно интересовался моим мастерством, я прямо или намеком говорил о таких занятиях «в голове». И что бы вы думали! Ни один из моих коллег не по думал воспользоваться моими советами. Они продолжают простаивать часами со скрипкой в руках. Но как простаивать! Бессмысленно, не вникая в то, что делают их руки. А один из музыкантов всерьез утверждает, что извлекает из своих занятий двойную пользу, так как в то время, когда его пальцы тренируются, голова его свободна, и он — вы только представьте себе! — читает увлекательные романы. 
Славик рассмеялся. 
— Я полагаю, что слушателям такого музыканта тоже имеет смысл захватить с собой на концерт роман. 
— Меня называют гением, — продолжал между тем Паганини. — Но гений — это не только порыв и вдохновение, а еще и разум. Так вот, если, отбросив скромность, я признаю за собою право именоваться гением, то лишь за то, что возвел искусство игры на скрипке в науку. А вот этого-то мои почитатели как раз и не хотят замечать.